Почти Суок
В город приехал цирк, но представление под угрозой срыва: внезапно таинственно исчезает юная Сола, девочка-акробатка. Похищение –дело рук директора цирка, который отдает ее на три дня в зловещий старый Дом, где живут Граф и его сын. Таинственные поклонники хотят, чтобы Сола сыграла роль куклы, так как любимая игрушка мальчика погибла в пожаре…
Девочка мечтает о побеге, но ухитряется подружиться с сыном Графа Максом и очень хочет помочь ему раскрыть тайну смерти хозяйки Дома… Приключения начинаются!
«Земля майских жуков» – первая повесть Алексея Колесникова. Он окончил Киевский государственный художественный институт, затем аспирантуру при Украинской академии искусства. Сотрудничал с ведущими киевскими издательствами как иллюстратор и художник.
Но все изменилось, когда во время персональной выставки в США с ним связались представители театра ZinZanni из Сиэтла и пригласили принять участие в создании нового шоу Love, Chaos, Dinner.
Сначала он работал там как художник, создавая для театра картины, плакаты, эскизы костюмов. Но образы, придуманные Колесниковым, все больше и больше увлекали актеров, манили за собой, меняя взгляд на спектакль, дополняя и развивая их сценические характеры. Так художник стал принимать участие в постановке некоторых сцен. Колесников сотрудничал с американскими и европейскими театрами около двадцати лет.
Ну а следующим этапом стало создание сценария киноверсии шоу The Graf story. Тут-то Колесников и решил превратить киносценарий в самостоятельное литературное произведение, далеко выходящее за рамки самого спектакля. Так появилась повесть «Земля майских жуков», которая вот-вот выйдет в «Издательском доме Мещерякова» и отрывок из которой мы вам сегодня предлагаем.
***
— Расскажи еще что-нибудь интересное про цирк!
— По мне, так самое интересное, что есть у нас в цирке, это кинематограф!
— Кинематограф?
— Да. Ты его любишь?
— Люблю ли я его? Я даже плохо понимаю, что это!
— Не может быть! Ты что, не смотрел в жизни ни одного фильма?!
— Кажется, не смотрел.
Глаза девочки округлились.
— Ну тогда у тебя еще все впереди! Я даже тебе завидую.
Как бы я хотела увидеть это снова в первый раз! Это нельзя передать словами — нужно просто увидеть, пережить! Ну хорошо, представь, что есть такие фотографические картинки, только прозрачные, на целлулоиде, которые показываются быстро-быстро друг за другом, и тебе кажется, что…
— Не продолжай! Я знаю, как устроена эта иллюзия. Когда я был еще совсем маленьким, у папы был такой специальный аппарат и папа сам мог делать эти, как ты их называешь,
фильмы. Но это было очень давно. Только я не улавливаю сути этого развлечения. Зачем это все?
— Понимаешь, в кино получается, что ты как будто смотришь на то, что тебе хорошо знакомо. На людей, деревья, дома, на приключения всякие. Но смотришь как бы со стороны — и все выглядит совершенно необычным, волшебным, что ли… Я всегда думаю тогда, что и наш реальный мир тоже такой же волшебный, только мы к нему привыкли и не замечаем.
— Ты это серьезно?
— Насчет чего?
— ТЫ ПРАВДА СЧИТАЕШЬ, ЧТО МЫ ЖИВЕМ В ВОЛШЕБНОМ МИРЕ?
— Конечно. А что?
— Ничего. Наверное, мы с тобой живем в разных мирах.
Он отвернулся к окну. Небо стало еще темнее, и низкие тучи, как вылитые в воду чернила, расплывались мутными химерами, все быстрее уносились куда-то прочь, за пределы великого космического чертога.
— А если бы, допустим, я захотел посмотреть это твое кино — с каких фильмов мне лучше начать?
— У тебя что, разные, что ли, есть? — насмешливо спросила Сола.
— Я могу достать любые, какие хочешь, — безразлично заметил Максимилиан. — Так что ты посоветуешь?
Откинув крышку с чернильницы, стоявшей на столе, он обмакнул туда перо и протянул его Соле.
— У них есть названия? Запиши мне их, пожалуйста!
— Ладно! — пододвинув лист бумаги, девочка склонилась над ним.
Пока она писала, он не сводил с нее глаз.
— Все-таки странно тебя видеть! Как будто моя Эльза ожила и выучилась писать!
Сола отложила перо, помахала листом в воздухе, высушивая чернила, и подала его мальчику. Пробежав взглядом по бумаге, он чуть двинул бровями и ровным голосом произнес:
— Ты пишешь с ошибками.
— Это что, очень плохо?
Он пожал плечами:
— Меня учат, что во всем должен быть порядок.
— У тебя в комнате не очень-то порядок!
— Ты ходишь в школу?
— Нет.
— Я тоже не хожу.
— А знаешь, я бы хотела ходить в школу. Не только чтобы учиться. Просто так получается, что у меня совсем нет друзей. Я имею в виду детей, а не взрослых. Я бы хотела дружить с другими детьми. Играть с ними, разговаривать, что-нибудь делать вместе! Когда мы приезжаем в какой-то новый город, я сразу знакомлюсь с местными ребятами, но мы не успеваем по-настоящему подружиться — скоро приходится уезжать! Иногда это бывает очень больно. Цирк все время в дороге.
Максимилиан снова повернулся к окну, любуясь облаками и ветром. И ответил он не сразу.
— Не знаю. Я не могу сказать, что очень скучаю по общению со сверстниками. Маленькие злые дикари, трусливые и никчемные по отдельности и впадающие в безумие от собственной наглости и низости, когда сбиваются в кучу. Глупые, не желающие понимать ничего, что выходит за рамки их убогих представлений, но зато отлично понимающие язык силы. Самый бездарный человеческий возраст. Ну что, скажи мне сейчас, что я не прав! Скажи, что не понимаешь, о чем я! По-моему, их лучше бы просто уничтожать — как саранчу или других вредоносных жуков-паразитов. Они ведь не нужны никому, кроме своих же недалеких родителей, ослепленных родительским инстинктом. Родительский инстинкт — очень сильный! Впрочем, у тебя ведь не было возможности это замечать.
— Зачем ты так, Максимилиан? — Сола впервые назвала его по имени. — Как же ты вообще живешь с такими мыслями? Воображаю, как тебе приходится трудно! Дети бывают разные, и нельзя в них видеть только плохое! Ну вот, например, когда канатоходец ставит ногу на проволоку, он думает не про пустоту, которая сейчас внизу, а про твердую опору у себя под ногой. И видит одну ее — эту опору. Если он начнет думать только о том, что его сейчас отделяют от земли несколько десятков метров, а то и больше, он не пройдет и трех шагов — упадет и разобьется! Понимаешь, канатоходец может ходить по канату только потому, что не замечает под собой пустоты. Вот я и спрашиваю: как же ты живешь, Максимилиан? Тебе нужна опора, иначе ты упадешь и разобьешься!
Он усмехнулся:
— Может, ты покажешь мне эту опору?
— Когда мне бывает грустно, я всегда стараюсь думать о чем-то хорошем, и мне сразу становится намного легче.
— Потрясающе! Только позволь полюбопытствовать: а оно вообще-то бывает на свете, это твое хорошее?
— ХОРОШЕЕ БЫВАЕТ ВСЕГДА!
— А что, если тебе только так кажется?
— Так и тебе может только казаться, что его нет! Да и потом, кажется не кажется — какая разница? Даже если мне что-то показалось и от этого стало лучше, значит, это хорошо — и точка! Вот смотри. — И она, ловко схватив со стола бумажку, на которой сама же только что написала названия фильмов, с треском порвала ее пополам.
— Ты что! Зачем? — воскликнул Максимилиан.
— Видишь? Была бумажка, а теперь ее нет! — Изящно перехватив обе половинки, Сола разорвала их еще и еще раз. — Смотри внимательно: была — и нет! Была — и нет! Ты видишь хорошо? Ошибки быть не может?
Она искрошила бедный листок на мелкие кусочки. Наконец скомкав все клочки вместе, зажав их в кулаке, она весело глянула на Максимилиана:
— Вот и все! Нет больше твоей шпаргалки! Тебе ведь не показалось? Или показалось? Может, бумажечка-то цела-невредима?
И Сола, потихоньку высвободив из кулачка краешек листа, начала его постепенно расправлять, разглаживать. И — о чудо! — исчерченный синими чернильными строчками листок оказался почему-то целехоньким, лишь слегка примятым на сгибах.
Лицо у мальчика сделалось таким, как будто он только что увидел привидение.
— Как ты это сделала?..
Глядя на него, Сола не смогла удержаться от довольной улыбки. Присев в низком грациозном реверансе, она вернула ему воскресший листок:
— Возьми! Видишь, он опять есть! Или это тоже тебе только кажется?
Его щеки зарозовели.
— КАК ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА? РАССКАЖИ! — Схватив бумажку, он принялся вертеть ее в руках. — Да, это она! Точно она! Но ты же ее порвала! Я же сам видел!
Максимилиан серьезно посмотрел на Солу и требовательно повторил:
— Расскажи!
— Ну послушай! Это всего лишь фокус. Я просто хотела тебя развлечь, насмешить…
— Я понимаю, что это фокус. Расскажи, как ты это сделала!
— Но у нас не принято раскрывать такие секреты. Поверь, их лучше не знать — разочаруешься!
— Расскажи! — топнул он ногой.
— Ну ладно, хорошо, расскажу! Этот фокус — совсем простой, детский. Ты решил, что я порвала на части вот эту бумажку, но…
— Я видел это своими глазами!
— Что ты видел? Ты видел, как я у тебя перед носом порвала лист бумаги. Но на самом деле это была совсем другая бумажка, не та, о которой ты подумал. Просто она лежала на том самом месте, где раньше находилась прежняя, с названиями фильмов. Поэтому твой мозг обманулся — принял одно за другое. Я поменяла местами два листа — тот, первый, я незаметно сложила в несколько раз и этот сверточек спрятала вот здесь — внутри левой ладони, под большим пальцем, а на его
место, на столе, подложила другой, вот из этой стопки.
— Как тебе удалось проделать все это так, чтобы я ничего не заметил?
— А помнишь, ты отвернулся к окну и смотрел на облака секунд двадцать? Ты отвлекся. В тот момент я и решила пошутить — мне вполне хватило времени, чтобы подменить листок и спрятать его. Не удивляйся: я этот трюк делаю, сколько себя помню!
— Здорово! Теперь я буду с тобой повнимательнее!
— Хорошо! — рассмеялась Сола. — Только я, если захочу, все равно отвлеку твое внимание. Фокусники всегда так поступают.
— А что ты сделала потом?
— Следи за моими руками!
Сола, подхватив со стола еще один бумажный лист, одной только левой рукой в момент перегнула его в несколько раз и превратила в крохотный белый комочек. Прижала его большим пальцем и покрутила ладонью перед лицом Максимилиана:
— Гляди! Здесь спрятан сейчас целый лист бумаги, но ты его не видишь, тебе кажется, будто его нет! А теперь следи за моими руками.
Девочка взяла за уголок другой лист и, держа его на весу, оглушительно громко изорвала в клочки.
— Внимание! Я захватываю все эти бумажные ошметки в тот самый кулак, где у меня уже припрятана целая, не порванная бумажка. И вот тебе чудо из чудес: раз, два, три! — Сола зажмурилась и дунула на свой кулачок. — Вынимаю я оттуда не те лоскутки, а целехонький лист, который только этого и ждал! А пока ты удивляешься и не смотришь на мои руки, я высыпаю оставшиеся в кулаке мелкие кусочки к себе вот в этот кармашек. Все! Ну что, ты разочарован?
— Ух ты! Это и вправду удивительно! Очень просто — и удивительно! Скажи, пожалуйста, а я смог бы повторить этот фокус? — И он кинул взгляд на свои бинты. — Или одной рукой не выйдет?
— Одной, наверное, не выйдет…
— А есть какие-нибудь другие фокусы, которые я смог бы сделать?
— Конечно есть! Полно! Надо только тренироваться.
— А ты могла бы меня научить, потом?
— Обязательно научу!
СОЛА ЗАМЕТИЛА, ЧТО ГЛАЗА МАКСИМИЛИАНА, РАНЬШЕ СОВСЕМ ПОГАСШИЕ, ТЕПЕРЬ ВДРУГ ЗАБЛЕСТЕЛИ.