Безбагойная мама

Книга коррекционного педагога Ксении Беленковой «Я учусь в четвертом КРО» («Издательский дом Мещерякова») кому-то из вас, может быть, уже знакома: она участвовала в конкурсе на лучшее литературное произведение для детей и юношества «Книгуру».

Это короткие истории о жизни коррекционного четвертого класса. Читатель словно бы смотрит на мир глазами каждого ученика: мыслит и действует вместе с ним, недоумевает и сомневается тоже вместе. Одна глава – один учебный месяц.

Ребята удирают с уроков, доводят учителей, «видят» фантазии, зародившиеся в голове у соседа по парте, выдумывают на ходу жуткие страшилки, переживают первые потери… А что касается трудностей в учебе, так у кого ж их не было?

Повесть «Я учусь в четвертом КРО»  динамичная и трогательная. Ее читаешь за один присест, а, перевернув последнюю страницу, ни на шутку огорчаешься: неужели все? А что потом?! Как же сложится дальнейшая жизнь четвероклашек?

Познакомьтесь и вы с учительницей Анной Жановной и учениками Сеней Шпицей, Вовой Сяткиным, Мишей Гришиным и Кренделем.

Декабрь

Сеня Шпица ● Неузбагоенные

 

Обложка предоставлена "ИД Мещерякова"
Обложка предоставлена «ИД Мещерякова»

Анна Жановна смеялась так, что на глазах у неё повисли слёзы. В последний раз так весело ей было, когда во втором классе мы проходили род имён существительных.

— Ты понимаешь, что «стул» мужского рода? — говорила она, постукивая мелом по доске.

А я не соображал, и всё тут. Как тут разобраться? Но я очень старался, честное слово! Даже поднапрягся и встал с места, хотя, признаюсь, спать хотелось страшно. Но усилием воли я поднялся и начал осматривать свой деревянный стул со всех сторон.

И всё равно мне не было понятно, что стул — это мужик. Анна Жановна всё ещё мучилась и выглядела очень жалко у бесполезно исписанной доски. Тогда я ещё раз поднапрягся, из последних сил переворачивая свой стул вверх ножками, и внимательно уставился, разглядывая пространство между ними.

— Что ты делаешь? — удивилась Анна Жановна.

Я промолчал, потому что не умею одновременно думать и говорить. И продолжил изучать стул

— Сеня, пусть ты не знаешь род стула, — махнула рукой Анна Жановна. — Но ломать-то его зачем?

К тому моменту я уже закончил думать и ответил:

— Я не ломал. Я искал у него половые признаки…

— Что-о? — Пока Анна Жановна тянула «о», глаза у неё округлялись.

— Ну, вы же сами сказали, что я должен разобраться, какого он рода, — оправдывался я. — Но я не смог. Тут же пусто! Ничего нет…

Вот после этих слов Анна Жановна и начала хохотать до самых слёз. Потом она стала спрашивать, откуда я такие слова знаю. И тут уже я объяснил без запинки.

Но понять, какого рода стул, если у него между ножек пустая деревяшка, я так и не смог. Хотя специально остался после урока и ещё раз осмотрел и стул, и даже парту, потому как Анна Жановна намекнула, что та, на удивление, женского рода…

 

Не прошло и двух лет, как мне снова удалось устроить в классе настоящий цирк. А начиналось всё очень скучно: сначала я даже чуть не заснул на уроке, и ведь мог бы запросто проспать всю эту историю. Кое-как сквозь сон я всё же выполнял упражнение по русскому, но Анна Жановна мне не поверила и спросила:

— Сеня, ты там пишешь или спишь?

— Пишу.

— А ну, покажи мне быстро!

Я поплёлся к учительскому столу и дотащил до него свою тетрадь.

— Ничего не разобрать, подарите мне лупу! — Анна Жановна сморщила лоб. — Накорябал, точно курица лапой, ты что, левой рукой писал?

— А я в год Петуха родился! — с радостью подтвердил я и заодно похвастался: — И вы угадали — писал левой рукой. Я обеими руками умею писать: левой пишу не хуже, чем правой!

— Так не бывает! — встрял Сяткин. — Люди или левши, или правши. Правда, Анна Жановна?

— Ещё есть амбидекстры, — ответила она.

— Что? — Кобылянская захохотала. — Арбидолы?

— Да при чём тут арбидол? Совсем детей ума лишили бесконечной рекламой! АМБИДЕКСТРЫ. Амбидекстр — это человек, у которого обе руки ведущие. От латинского «амби» — обе, «декстер» — правый. Эти люди одинаково владеют и правой, и левой рукой.

— Вот! Я он и есть! Амби-декстер! — выкрикнул я.

— Одинаково хорошо, Шпица, а не одинаково плохо, как ты, — понизила голос Анна Жановна и с тоской посмотрела на меня.

Потом она вернула взгляд тетради и впервые за урок хихикнула. Ещё тихо, как первый лёгкий ветер, который уже тащит за собой серьёзный ураган, что снесёт крыши всем хилым домам.

— Смотри-ка сюда, — сказала она. — Читай сам, что написал.

Анна Жановна, ещё улыбаясь, ткнула пальцем в строчку, на которой мелко, но ясно было написано: «мама безбагоилась».

— И что? — наивно спросил я.

— Как что? — удивилась Анна Жановна. — Ребята, кто помнит правила приставок?

— Каких приставок? — выкрикнул с места Воронков. — Плейстейшен? Или иксбокс?

Кобылянская захохотала как ненормальная. Анна Жановна нахмурилась и ничего не ответила Воронкову. Хотя мне тоже было интересно, о каких именно приставках она говорила.

И тут закричал Гришин:

— Если корень начинается со звонкой согласной, то и приставка заканчивается на звонкую согласную. А если корень начинается с глухой согласной, то и приставка…

Он что-то ещё говорил, приводил какие-то примеры, меня же снова стало клонить в сон. Анна Жановна кивала Гришину, и я совсем уже начал дремать прямо стоя возле её стола, как лошадь. Но тут меня вывели из спячки.

— Эй, Шпица! — Анна Жановна трясла меня за плечо. — Ты всё понял?

— Угу-у…

— Иди уже, исправляй!

Я вернулся на место и тихонько, пока Анна Жановна успокаивала Воронкова, которого понесло с игровыми приставками, подсунул тетрадь Гришину. Он что-то сделал с «безбагойной мамой», и той, надеюсь, сильно полегчало. Я написал ещё два предложения совершенно самостоятельно. Теперь можно было передохнуть, и только я прилёг на парту, как Анна Жановна снова окликнула меня:

— Сеня, пиши!

Но этого ей показалось мало, теперь она сама встала из-за стола и пошла на меня. Нависла сверху, пристраивая к носу толстые очки, и стала читать, что я тут пишу.

— Плохо, Шпица, плохо, — сказала она и снова вонзила палец в строку. — Читай!

Это правда, хорошего там было мало, с «безбагойной» мамой опять случился непорядок, я прочёл, как она заболела и две недели пролежала «в больницы».

— Исправляй! — Анна Жановна всё ещё тыкала мне этой больницей.

А как я могу это исправить? Я же не доктор.

— Что исправлять?

— В больницЕ, Шпица! Кто подскажет Сене, какое должно быть окончание слова первого склонения в предложном падеже?

И тут Гришин снова подскочил и начал что-то тарабанить о словах-помощниках. Мол, если не знаешь, какое окончание писать, надо подставить слово «земля», и всё сразу получится. Радостная Анна Жановна кивала, чуть в ладоши не хлопала.

— Ты всё понял, Сеня? — спросила меня, и взгляд её снова стал усталым и безразличным.

На этот раз исправлять ошибку пришлось самому, так как Анна Жановна решила не возвращаться за свой стол. Она всё шаталась по проходу между мной и Гришиным, мешая сосредоточиться. Я очень постарался, даже переписал всё предложение заново и пододвинул тетрадь училке. Тут-то с ней и случился настоящий смехоприступ. Как только она опустила глаза в мою работу и прочла свежеисправленное предложение, хохот посыпался из неё, как песок из перевёрнутого ведра. Сухой и рассыпчатый. Она даже закашлялась. Схватила мою тетрадь и готова была утирать ею выступившие слёзы. Ребята стали голосить со всех сторон:

— Что там написано?

— Прочтите!

Анна Жановна всё ещё захлёбывалась смехом, но проворная Кобылянская совсем обнаглела и выхватила тетрадь прямо из рук училки. Вышла к доске и громко прочла моё исправленное предложение:

— Мама Володи заболела и две недели пролежала в земле.

Тогда Анна Жановна захрюкала, будто шутка, повторённая второй раз, стала вдвое смешней. А я не мог понять, что тут такого? Она же сама учила: чтобы узнать, какое писать окончание, нужно подставить слово-помощник «земля». Я и подставил…

— И что смешного? — возмущался я. — Нет же теперь никакой ошибки!

— Орфографической ошибки нет! — хохотала Анна Жановна. — Только ошибка природы!

И тут весь класс тоже начал хохотать, будто они что-то понимали в этих окончаниях. Только новенькая девочка не смеялась, потому что ни слова не понимала по-русски. Её перевели к нам в класс на прошлой неделе. Думаю, мы бы могли подружиться. И я бы тоже никогда не стал над ней смеяться…

 

У новенькой смешное имя — как из сказки. Её зовут Шахерезада, а сокращённо — Зада. Когда она сказала об этом на перемене Кобылянской — смеху было не меньше, чем на уроке русского. И я тоже захихикал вместе со всеми. Зада улыбалась, только глаза у неё блестели. А мне почему-то хотелось смотреть в них долго-долго. Уже прозвенел звонок на урок, он разнёс громкий смех по классам. А я всё стоял один в опустевшем коридоре и почему-то до сих пор видел перед собой блестящие глаза Шахерезады. Наверное, учителя правы, когда говорят, что я заторможенный и до меня поздно доходит. А ещё психолог Дарья Дмитриевна сказала, что мне нужно работать над переключаемостью. Но я же не телевизор, чтобы по щелчку с одного канала на другой переходить! И пульт ко мне не прилагается, всё самому делать приходится.

Я уже собрался возвращаться в класс — урок-то давно начался, — но тут школа странно загудела. Необычным было то, что гудела она басом, и вот мимо меня прошагало несколько мужчин. Они тихо переговаривались: шёпот их гремел, как поезд по рельсам. За мужиками шли директор и завуч, ставшие вдруг вдвое ниже обычного.

— Почему не на уроке? — упал мне на голову тяжёлый бас.

Пока я соображал, что ответить, завуч перехватила грозный бас, взяв ответственность на себя: она утверждала, будто я вышел в туалет. Спорить с завучем нельзя, потому я послушно потопал в туалет. Там меня поджидал Крендель.

— Тсс! — Он прикрыл дверь в коридор. — Это из прокуратуры, я их по шагам узнаю.

— За тобой? Из-за Романенко?

— Я Романенко не трогал, дурак! — скривился Крендель. — Они в кадетский класс пришли.

— Откуда знаешь?

— Все знают! — Крендель приподнялся на руках и сел на подоконник. — Сегодня после четвёртого урока Ванька из седьмого кадетского в раздевалке Светку из шестого «Е» раздевал.

— И чего такого?

Крендель посмотрел сверху вниз и плюнул мне на сандалию. Но я всё равно не понял, что плохого, если Ванька помогал Светке раздеться. Видел я эту Светку, она такая толстая, что сама себе, наверное, и сапоги не дотянется расстегнуть…

— Ладно, забудь, тебе о таком думать ещё рано. — Крендель слез с окна, приоткрыл дверь и выглянул в коридор. — А я пойду посмотрю, как Ваньку загребут.

— Куда?

— Светкины родители дело завели. Могут и в колонию. — Крендель оглянулся и махнул на меня рукой: — Но тебе это не светит. Забудь!

И выскочил в коридор. Я посмотрел в окно и увидел снег. Самый первый в этом году. Я вспомнил, что совсем скоро будет Новый год и каникулы! Пока снега не было, казалось, осень никогда не кончится: она расползлась по декабрю, как чайное пятно по скатерти. Снег лип к стеклу, и мне захотелось позвать Заду, чтобы вместе смотреть, как по городу летит зима. Но тут я сообразил, что сейчас середина какого-то урока и я стою в мужском туалете, а по коридору ходят дядьки из прокуратуры и загребают за раздевание. Все эти мысли так меня утомили, что я заполз на широкий подоконник и лёг на него, поджав колени к животу. Нос и язык прилепил к холодному стеклу, так что казалось, будто ловлю ртом снежинки. Глаза слипались, очень хотелось спа-а…

РАССКАЗАТЬ В СОЦСЕТЯХ