• 30 июля 2019
  • Автор:
  • Фото:Художник Евгения Крикова

У Исаака Бабеля был уникальный дар: он умел писать одновременно смешно и до озноба страшно. А при чем тут Исаак Бабель? Как это при чем! Ведь именно он создал 9-ю главу романа «Большие пожары» – «старшего брата» романа-буриме «#12 Война и мир в отдельно взятой школе». Наш очередной автор Александр Феденко воспользовался творческим методом своего знаменитого предшественника и тоже сделал «смешно и страшно».

Итак, Лиза находит в почтовом ящике странную рукопись, в которой кто-то во всех деталях описал события последних месяцев. Кому она принадлежит и зачем этот «кто-то» ее подбросил? У Лизы и Андрея есть предположения, но тут история делает вираж столь крутой, что ребятам становится не до вопросов и даже не до ответов. Наши герои в опасности, да еще невесть откуда прилетает… кирпич. Что скажете, Исаак Эммануилович? Как вам такой поворот?

Глава девятая
Александр Феденко
Немощь

– Что-что она лечит? Повтори.
– Свищи и прыщи.
– Свищи и прыщи?! Граф ты мой Толстой… – Лубоцкий нырнул в пену «Адам и Ева».
Но тут же всплыл перед лицом Дейнен – и сообщил:
– В мясные лавки Мытищ уже тянутся люди за твоим бессмертным романом. Жителям самих Мытищ приходится переться в Чертаново, чтобы встать в конец очереди.
– Тебе это нравится? – Лиза, не сводя глаз с Лубоцкого, двумя пальчиками взяла один из листов рукописи, на котором зияло «Предлагаю сдаться».
Лубоцкий разогнал пену и осмотрел открывшееся.
– Сам Федор Михалыч не написал бы лучше.
Лист полетел в ванну. Дейнен взяла другой.
– Нравится?
– Божественное явление Настасьи Филипповны Герасиму. У Мумы эпилептические припадки, – он подмигнул, – множественные.
Второй лист последовал за первым.
– Тебе нравится?
– Кругосветный круиз по Бирюлеву с лекциями о гигиене.
Еще один отправился на дно. Лубоцкий сиял мириадами мыльных пузыриков.
– Первый канал. Ростовые куклы свища и прыща. Прайм-тайм!
Следующий.
– Премия имени Флеминга по литературе.
Дейнен остановила процесс топления бессмертного.
– Какого Флеминга?
– Того, конечно. Не этого же.
Остатки рукописи посыпались в воду.
Лиза встала, перешагнула край ванны, обернулась к Лубоцкому.
– Это не мой текст!
– А чей, Чехова? Конечно! Это же чистый Чехов.
Она замоталась в огромное полотенце.
– Я нашла рукопись в почтовом ящике.
Лубоцкий замолчал, неспешно затонул, пена недолго поволновалась иллюзией бури, но стихла, успокоившись. Лиза вышла.

– Чувствуешь, какое в этом всем бессилие?
– Ты про текст?
Лубоцкий поправил плед на пригревшейся рядом на полу Лизе. Поленья в камине взволнованно засипели, мокрая бумага, разложенная тут же, испускала пар и душноватый запах «Адама и Евы». Лиза повернулась:
– Я про все. Про нас, про то, что дом Глюкозы и Дорохова уже расселяют, а мы ищем спасение в старых фотографиях и марках, в сто лет назад ушедшей под землю кирпичной кладке. Взрослые смирились и пишут петиции о милости тем, для кого сама наша жизнь – та же пена для ванны и кто давно уже вынул пробку. И да, текст – та же немощь… Это не «Воблер и кость», это даже не «Война и мир». Сплошные «Свищи и прыщи».
– Ты драматизируешь и сама знаешь почему. Через неделю пройдет. А «Прыщи» – работа Чичикова, это даже покойному Пушкину понятно было, он оттого и застрелился.
– Через неделю Дорохов поедет жить в Капотню. Чичиков тут ни при чем. Это безумие совсем другой выдержки. Такое могла бы накатать ее маман, мучаясь невостребованностью глубин и широт своей бессмертной души. Мессианские фантазии про лечение прыщей околоплодными водами так просто не возникают.
– Ты права. Она прошла ад каннских притонов, потом ее долго и безуспешно лечили Швейцарией. Страшно подумать, сколько ей лет на самом деле. Если Чичиков выпал из реальности на два года, то ее маман сейчас не меньше ста пятидесяти по юлианскому календарю. Шергин даже не догадывается, с какой археологической развалюхой проводит свой интимный досуг.
– Типичная ведьма. Иначе откуда ей знать подробности происходящего в классе?
– Ну, в ее беллетристике больше фантазий, чем реальности, впрочем, знакомство с деталями налицо. Наверняка почитывает наш чатик, да и Анечка делится. Гнилая семейка, как ни крути.
– Как ни крути, а ради спасения обреченного человечества в границах Калачевки надобно маму Анечки убить, и в ее лице – весь порожденный ею же бред.
– Убить? Насовсем?
– Нет, до пятницы. Что за вопрос?
– И… как ты это осуществишь?
Бархатным переливом забили каминные часы. Лубоцкий вздохнул.
– Пора собираться, сейчас Безнос вернется.
Встал и принялся искать одежду.

Продолжение здесь (девятую главу ищите по ссылке в оглавлении)

 

Александр Феденко Художник Евгения Крикова
Художник Евгения Крикова

Александр Феденко – русский прозаик цыганского происхождения. Родился 7 августа 1977 года на улице Ленина в семье врачей, но не оправдал. Перепробовал бездну профессий, прежде чем утвердился в призвании – стал сварщиком. Наиболее известные произведения: «Кирпич», «Чучело», сборник «Частная жизнь мертвых людей». Ненаписанный роман «Вспоминая мою грустную Сонечку» (о буднях школьных педагогов) подпирает диван, на котором автор размышляет о судьбах родины последние 20 лет.

РАССКАЗАТЬ В СОЦСЕТЯХ