Мне всегда было любопытно, почему в какие-то книги мы влюбляемся с детства – и они остаются с нами всю жизнь, а какие-то проходят мимо. Проще всего, конечно, думать, что это зависит от книг. Но мне почему-то кажется, что это зависит от человека. Читает, читает человек книги, и в какой-то момент – бах! – происходит чудо, возникает связь между книгой и человеком. Иногда это похоже на встречу с другом, иногда – на попадание в мир, словно бы созданный именно для тебя. У всех – по-разному. Но, вне зависимости от того, увидел ли человек в героях ориентир для собственного развития, ощутил ли поддержку или глотнул вдохновения, больше всего происходящее похоже на обретение частички себя. Словно книга каким-то волшебным образом будит что-то важное в человеке, говорит ему: смотри, вот ты какой на самом деле! Мне так кажется. И именно об этом – о человеке и его любимых книгах – мы поговорили с людьми разных профессий. Почему разных? Потому что любовь с книгой бывает не только у писателей, библиотекарей и других прекрасных людей, чья жизнь очевидным образом связана с книгой. Такая любовь может быть у каждого. И проявляется она в разное время и по-разному.
Людмила Пельгасова, пилот гражданской авиации
В детстве я прониклась книжкой «Тайна реки злых духов» В.В.Корчагина, про геологов. Книга начинается с аварийной посадки самолета с геологами в тайге. Меня очень впечатлило, что герои не растерялись в такой критической ситуации. Они летели разведывать бассейн реки на предмет полезных ископаемых. И то, что они чудом сели на неисправном самолёте, ничего не изменило. Все приехали делать свою работу, которой жили. Казалось бы, сиди на месте, жди, пока тебя спасут. Но нет! Пять человек, из которых двое взрослых, а остальные – студенты, разделились на две группы и отправились от места падения самолёта на плотах вверх и вниз по течению реки искать то, что объяснило бы местные легенды. Спокойствие героев, их умение использовать любую, даже самую безвыходную ситуацию до конца меня совершенно очаровало. Это ведь очень важное умение – не паниковать в критической ситуации, а проживать её, уметь не терять голову и выжимать из ситуации всё, что может оказаться полезным. Эта идея дальше пошла со мной по жизни. Выбор профессии она не предопределила (геологом я не стала), но, думаю, оказалась очень полезной в сфере, которую я в итоге выбрала. И, подозреваю, описания тайги в «Тайне реки злых духов» способствовали тому, что в студенческие годы меня из неё (тайги) было не выгнать: я ходила – и продолжаю ходить – на сплавы по горным речкам, в пешие походы и по морю на байдарке! (Улыбается). Недавно вернулась с трех «пятерок» (реки пятой категории сложности, т.е. чрезвычайно сложные по международной классификации): связки Чуя, Катунь и Чулышман. Тоже, наверное, книжка виновата. (Смеётся).
Роман Смоленцев, музыкант
Я очень люблю читать, всё детство запоем читал, даже из школы убегал, чтобы дома сборник сказок Афанасьева перечитывать. (Смеётся). А в 1987-м попалась книга «Сказочные повести скандинавских писателей». И там была трилогия про муми-троллей. И всё, я пропал. Настолько этот мир оказался «моим», что хотелось всё время возвращаться в него. Я даже писал продолжение. (Смущённо улыбается). По-настоящему «моим» был Снусмумрик, он очаровал меня совершенно. Сейчас уже сложно понять, что у нас со Снусмумриком совпало изначально, а чему я у него научился. Я тоже больше люблю быть один, в дороге, созерцать мир и носить вещи в своей голове, а не окружать себя ими. А его трепетное отношение к природе? Помню, я как-то залетающих к нам ос выгонял газетой на улицу со словами: что вы тут заблудились, там такое лето. И это звучало так по-Снусмумриковски. Сну настоящий, без фиги в кармане, и я сам хочу быть таким же. Это такие личные отношения с героем. (Смеётся). Позже, когда я уже вроде как повзрослел, мы записывали музыкальные сказки по произведениям Туве Янсон о муми-троллях. Конечно, я был Снусмумриком! И заметил любопытную вещь: иногда во время записи я чувствовал, что попал в настроение, и внутри становилось тепло и спокойно, и непроизвольно выскакивали фразы, которых не было на бумаге. Чаще всего это оставалось в записи. И это радостно: словно мы со Снусмумриком снова встретились, понимаем друг друга с полуслова – так, что можем легко друг за друга фразы договаривать. Его песни в книге были о нём, но и обо мне тоже. Я их воспринимал как письма друга. Такими они и остались. (Улыбается).
Мария Золотова, художник
Когда я была совсем маленькой, меня манило не содержание книги, а в целом её аура: внешний вид, запах, буквы, шрифт, картинки, конечно. Это была тайна какая-то… Я и по сей день к книге так отношусь: «о-о-о! НЕИЗВЕСТНОЕ! ИНТЕРЕСНОЕ!».
Не знаю, откуда, но сохранилось ожидание чуда, с которым я открываю книгу каждый раз. Но чудо происходит редко.
Были такие писатели, которые удивили меня и были чудом.
Но это в юности и позже. И теперь они – ориентир.
В детстве же я читала взрослые книги, детских почти не было. Помню, как читала Петрарку, помню, как благодаря «Белой сирени» Нагибина горячо, совершенно по-девичьи, влюбилась в Рахманинова. Если ещё раньше… то надо подумать. Но я, действительно, упустила почти полностью сегмент детской литературы, теперь читаю с детьми, навёрстываю. (Улыбается). В моём же детстве сначала были сказки, потом Мойдодыр условно, школьная программа начальной школы, а потом сразу Фауст Гёте. Ничего не понятно было, но так таинственно и необычно. (Улыбается).
Художника в узком смысле пробудил во мне календарь «Импрессионисты» за 1995-ый год в мамином кабинете. (Смеётся). А в широком… Библия, Песнь песней, Псалмы Давида, Евангелие от Иоанна… Бердяев «Смысл творчества». «Вино из одуванчиков» Бредбери. Это – самые главные книги. И. Бродский и А. Тарковский. Они – постоянный источник. И нет никого ближе по-прежнему.
Книги Александра Меня научили думать. Много всего, но это первое, что приходит в голову, а потому, наверное, главное.
Виктор Мельников, ювелир
Ювелир – не самый очевидный выбор профессии, наверное, поэтому меня часто спрашивают, как я им стал. Конечно, я и сам много размышлял, как так вышло? (Смеётся). Кажется, большую роль во всём этом сыграли истории. Книги, фильмы. Сказки. Когда я был ребёнком, а позже – подростком. Книги Толкина: «Хоббит», «Властелин колец». Ричард Адамс и его «Обитатели холмов», Кеннет Грэм и его прекрасная книжка «Ветер в ивах». Джеральд Даррелл и его «Говорящий свёрток». Как можно заметить, в детстве я довольно много читал и мало играл в футбол и хоккей. (Смеётся). Возможно, поэтому гораздо позже, когда я стал взрослым и освоил ремесло ювелира, многие сюжеты этих старых, добрых сказок нашли отражение в моих работах. Не в коммерческих, а в тех, что я делал для души. Маленькие деревенские домики, занесённые снегом и освещенные загадочным месяцем; светящиеся фонарики из золота и серебра, перстень в виде рыцарского шлема – что-то в этом роде.
И прошу заметить: никакого хоккея! (Улыбается). Конечно, за годы работы ювелиром я сделал много вещей, никак не относящихся к детским воспоминаниям. Но те, что я делал, ещё будучи учеником, наверное, самые родные. Они не всегда безупречны и изысканны в плане мастерства. Но они – часть тех сказок, что я читал в детстве сам, и ещё раньше читала мне мама.
Наталия Таубе, психолог
Для меня как психолога очень важно ощущать общность с клиентом, устанавливать связь. Именно эта связь как страховка поддержит клиента в сложные моменты, за нее он может держаться, если почувствует себя потерянным или засомневается в себе. Создать такую связь не всегда легко, особенно с теми, кто не похож на тебя, ведь для этого нужно почувствовать другого и принять его, дать ему почувствовать тебя — не защищаясь, не нападая, не притворяясь. Это восхитительное чувство полноты присутствия в контакте с другим завораживает меня с детства, с тех пор, как я впервые услышала заветную формулу: “Мы с тобой одной крови – ты и я”.
Меня пленили суровые, но справедливые законы джунглей Киплинга, и трогательная привязанность могучих хищников к хрупкому человеческому детенышу, я обожала Маугли за смелость и честность, за умение быть с другими, оставаясь собой. Ещё я очень любила маленькую отважную Герду, которая не согласилась с тем, как изменился ее брат, не позволила мороку каких-то там волшебных зеркал отнять у нее его близость и тепло. У Герды не было ничего, кроме этой непокорности и любви к брату, но этого оказалось достаточно. Наверное, я вижу Герду в каждом моем клиенте – когда они не соглашаются с обстоятельствами, решаются на изменения, не имея гарантий и полагаясь только на себя. И, конечно, я люблю мою внутреннюю Герду и опираюсь на нее, когда кажется, что ничего не получится.
Котов Антон Сергеевич, кандидат исторических наук, учитель истории
Приблизительно в начале 9 класса я прочитал «Тихий Дон» М. А. Шолохова, и меня поразил водоворот революционных событий в России 1917-1921 гг. До этого мои представления о красных и белых основывались исключительно на трилогии Эдмонда Кеосаяна про «Неуловимых» и сказке А. Гайдара о Мальчише-Кибальчише, где первые представлялись исключительно положительными героями, а вторые – отрицательными. У Шолохова же я увидел большевиков совершенно другими: кровавыми палачами, расстреливающими всех, кто не согласен с политикой Советской власти. Мне стало интересно, как к красным относились люди, которые жили в то время, и я спросил об этом мою прабабушка Татьяну Ильиничну, детство которой выпало на годы революции и Гражданской войны. Мой вопрос вызвал у нее бурные воспоминания, в её рассказе люди, совершившие февральскую революцию, были представлены наивными романтиками, а красные – лодырями, ворами и убийцами, которые в своей жизни ни заработали и рубля, а хотели жить хорошо, и поэтому стали отбирать у людей имевшиеся у них накопления, а несогласных расстреливать. Я читал «Тихий Дон» и проводил параллели между судьбами главных героев романа и судьбами моих предков. Интерес к революционным событиям 1917 г. и периоду Гражданской войны разгорелся; по рекомендации учителя истории я прочитал много исторической литературы по этому периоду, приобщился к работе с историческими источниками и работе в архиве. А позже решил поступать на исторический факультет. Увлечение событиями начала ХХ века проявилось и в теме моей кандидатской диссертации – «Интеллигенция Вологодского края в 1917 – 1929 гг.».
Татьяна Ржанникова, руководитель и педагог киношколы для детей «Таймкот»
Мне кажется, на меня повлияли не столько сами книги, сколько Слово и возможность его визуализации. Прежде чтения в моем детстве было много книг «на слух», не аудиокниг, а именно с голоса. С голоса мамы и бабушки. Мама, пролитературенная до глубины души, сыпала стихами Лермонтова-Пушкина-Тютчева-Есенина-Маяковского и цитатами из песен Высоцкого налево-направо, даже её колыбельные были, что называется, с драматическим развитием. Например: «Твои глаза как два тумана» – и я представляла эти глаза – огромные, горящие. Или же, например, в самый момент засыпания, уже сквозь пелену дремоты: «Ко мне он бросился на грудь, но в горло я успел воткнуть»… Ну и, соответственно, бой с барсом разыгрывался во всех деталях уже во сне. А бабушка фонтанировала присказками и поговорками. Жаль, что я так и не записала этот миллион перлов. Но иногда они всплывают в памяти чётко зафиксированными образами: «Без толку башка – хуже черепеньки» – и вот уже перед глазами обугленный, дырявый, ни на что уже не годный горшок. Так вот. Дальше – больше. Каждый раз, когда мама придумывала сценарии для школьного театра (она туда немыслимым образом впихивала своих любимых авторов и свою неуемную фантазию), я была рядом и представляла, как будет происходить то или иное действо. Причём я никогда не чувствовала себя внутри той или иной пьесы или разыгрываемого события – всегда с разных сторон, всегда как наблюдатель. Мне вообще нравится наблюдать за людьми – это с детства. На каждое слово или фразу у меня сразу возникают чёткие и яркие ассоциации. Поэтому мне совсем было неинтересно, например, смотреть «Трех мушкетёров»: я же всё равно их по-другому представляла у себя, во внутреннем кино. Или же «Трое в лодке…» или модный в мои девяностые роман «Скарлетт» – помнится, было жуткое разочарование, когда я увидела экранного Ретта Батлера и жеманную главную героиню. Нет, в моём кино они были не такими … прилизанными, что ли. Всё было гораздо драматичнее, хоть и без заламывания рук. Художественное слово, вернее, образ (образ и игра в ассоциации), вероятно, и привели меня в секцию литературоведения при Дворце пионеров, потом на филфак, а затем, сквозь череду неудачных работ – на радио. Я шла за словом и очень радовалась, для меня само это слово – радио – было окрашено радостью – одного же корня ягоды. Поначалу там была прекрасная возможность творить из слов свой мир. Понятно, что не особенно свой – сильно не разбежишься придумывать остросюжетные зарисовки на тему коммунальных обходов мэра или рейдов гаишников, или там, дорожных происшествий. Но всё же – когда в релизе или любом другом инфоповоде проглядывала хоть какая-то фактура – неожиданная фразочка, неординарная реакция персонажей – я радовалась, как ребенок, и строила радиосюжеты с особенным вдохновением, цепляясь за какую-то на первый взгляд мелочь. И новостийный выпуск, как мне казалось, по итогу играл свежими красками. Так было несколько лет. Пока, что называется, глаз не замылился и душа не очерствела. Я стала писать штампованно и скучно. И читать, разумеется, так же. Оправдывалась, что ну невозможно же бесконечно отделять зёрна от плевел – одна же шелуха по итогу. И как из этой шелухи делать интересные новости? На этом радио для меня закончилось. И началось кино. Вернулся детский восторг от возможности воплотить слово во что-то зримое. Конечно, это не Кино, а пробы. И, вероятно, вряд ли это когда-то станет КИНО. Но для меня сейчас существование в пространстве детской киношколы – способ закрыть гештальты, и, наконец-то начать жить. Может быть, уже своей жизнью.